Я не забуду мраморные горы
Прекрасные и мрачные, как ночь,
Травы сухой на склонах разговоры,
Пещёр глубоких чёрные просторы,
Седую речку скал бессмертных дочь…

Я выползал из этой чёрной щели,
Что бы дышать восставшею весной,
Что бы услышать шум живой капели,
Что бы узнать, что птицы прилетели
Из дальних странствий в дикий край родной.

Я крылья расправлял на встречу свету
И пламя выдыхал, как бог огня –
Пусть видят все, пусть знают все, что нету
Меня прекрасней и мощней, хоть всю планету,
Пусть обойдут, сильнее нет меня.

Уж двадцать лет, как я покинул горы,
Проникнувшись безумнейшей мечтой
Стать Человеком. Стал. Явился в город,
Построил дом, женился я и скоро
Постиг, что не вернусь я к жизни той…

Но в моих жилах кровь течет дракона.
И по ночам я выхожу во двор,
Что бы в обход простым людским законам
Поднять, как крылья, руки к небосклону,
Где в облаках мне мнятся пики гор.

   Наступило утро. Вроде бы утро как утро, но душа сегодня была исполнена чем-то сладостным, радостно-бестолковым… Хотелось рассмеяться – звонко, радостно. Ягун почувствовал, как губы сами растягиваются в улыбке. И ничто сейчас не могло испортить ему настроение.
   Рядом завозилась Бусая, по детски протирая кулачками глаза.
   Они жили в этой рощице почти неделю. Ее раны зажили неестественно быстро – буквально за пять дней. Так не бывает. Думал Ягун. Оказывается, он ошибался.
   В конце концов он начал просить, чтобы она научила его чему-нибудь из своих боевых приемчиков. Не обязательно открывать ему сокровенный тайны, просто чтобы он мог защитить себя. Харфанг лишь внимательно, очень внимательно посмотрела на него.
   - Если я за тебя примусь, то уже не отвяну. Как бы ты меня не возненавидел.
   Ягун не собирался ее ненавидеть, даже если бы Бусая предложила ему знания в обмен на руку, или рабство до конца своих дней. Его, это, кстати говоря, вполне устраивало. Харфанг ему нравилась. Они сжились, спелись, стали не столько друзьями, сколько напарниками.
   Ягун видел, что когда ребра Бусой начали выздоравливать, она продолжила свои явно ежедневные тренировки – наносила и блокировала удары с нечеловеческой скоростью. Прыгала так, будто договорилась с силой притяжения, да и вообще выделывала такое…
   Помнится, он спросил ее:
   - Как ты умудряешься двигаться так быстро?! Я не то что руками, глазами уследить не могу!
   Харфанг лишь усмехнулась.
   - Это возможно лишь в двух случаях. Первый – если ты не человек. По сути своей тело человеческое – самое слабое из всех. Самый сильный и тренированный мужик уступит вампирице-бруксе или утопцу.
   - А второй?
   - Второй – перестать быть человеком. Для этого не обязательно топиться или лазить по старым склепам в поисках вампиров. Просто смирись с тем, что ты человек, что ты слабее. А потом перешагни через это. Как бабочка рождается гусеницей, становится куколкой и вырастает в бабочку, таки ты вырастешь из своих возможностей. Почувствуй эту грань, стукнись об нее носом… и переступи ее.
   Возможно, Бусая была ласкова. Но на тренировке она заставляла Ягуна выкладываться так, что к концу он чувствовал себя лимоном, на который рухнула Луна. А на следующий день все повторялось…
   Она учила разговаривать без слов, одними мыслями. Учила падать с любой высоты и из любого положения, не получая даже царапин и мгновенно вскакивать на ноги, несмотря не на что. «Когда бьют – это больно. Но когда добивают, это еще больнее».
   Но это были цветочки… а потом начался кошмар. Удостоверившись, что азы усвоены, Бусая начала учить его по настоящему. Натаскивала его, словно пса, заставляла доводить движения до рефлексов, когда руки делают одно, ноги другое а голова думает о чем-то своем.
   Заставляла его голодать по три-четыре дня, или просто не соизволяла кормить, и Ягуну приходилось самостоятельно отыскивать пищу в лесу – обдирать ягодники, грабить беличьи кладовые и птичьи гнезда. Заодно пришлось учиться узнавать лекарственные травы, отличать из от ядовитых, правильно собирать и хранить и те, и другие.
   По вечерам все тело адски болело, посиневшее от ударов деревянного «меча», выструганного из толстой палки. И хотя методы харфанга граничили с садизмом, Ягун с каждым вечером обнаруживал, что тело болело все меньше, травки сбегаются к нему чуть ли не со всего леса а живот начинает недовольно урчать только на третий день полной голодовки. Синяки появлялись только после очень сильных ударов деревянного «меча» или кулака, кожа облупилась, как у ящерицы, перестала обгорать на солнце. Появилось с полдюжины шрамов: не поделил оленью тушу с рысью, столкнулся со стаей велоцирапторов, свалился в овраг…
   Ровно через два месяца после своего ранения Бусая подвела Ягуна к небольшому озерцу, где когда-то повстречала Водяного, и указала парню на гладь воды, в которой все отражалось будто в зеркале:
   - Вот теперь ты не пропадешь.
   - Ого!
   Немного растерявшись… хорошо, очень растерявшись, он разглядывал свое отражение.
   Его светлая, как лягушачье брюхо кожа потемнела и, он готов был поклясться, стала толще. Скулы обозначились резче, делая лицо смутно похожим на череп. Переносицу пересекал белесый шрам. Шея и руки утолщились, исчезла худоба, которую от приобрел за время скитаний. И если у Бусой мышцы были дикие, «медвежьи», то есть с виду незаметные но очень сильные, то у Ягуна все было по мужски – живот «кирпичиками», плечи квадратные и все такое.
   Но больше всего его изумили и даже испугали глаза – взгляд стал внимательным, точно у хищной птицы, жестким и колючим.
   Если раньше волосы на голове были острижены, и лишь с затылка свисал длинный хвост, то теперь у Ягуна на голове красовалась настоящая грива, никак не хотевшая сдаваться расческе и каждый раз объявлявшая ей жестокий бой. А «затылочный» хвостик теперь свисал до ягодиц и угрожал дорасти до колен. Видимо травяные настойки Бусой имели не только тонизирующий эффект…
   - Ого! – Только и сумел вымолвить Ягун.
   - Ого. – Согласилась Бусая. – Моя рана зажила, а тебя теперь не смогут прирезать в темном переулке. Пора продолжить наш путь.
   - Хотелось бы знать, куда… - пробормотал Ягун. Потом встрепенулся, будто только проснувшись – а где мы лошадей найдем? А то по пылище, с тяжелой сумкой – не фонтан…
   - Пока я радом, тебе не понадобится лошадь.
   Легкий шорох. Вдох. Выдох. Короткая пляска теней.
   Крупный зверь, похожий на волка, но волком не являющийся, спокойно потерся лобастой башкой о его бедро.
   - Ты умеешь ездить верхом? Навьючь на меня сумки и сам залазь.
   - А у тебя лапы не подломятся? – с сомнением спросил парень. Несмотря на то, что холка зверя была ему на полторы ладони выше пояса, Ягун всегда считал себя крупным мальчиком, да и сумки, полные провизии, весили немало.
   - Ты сильно недооцениваешь и меня, и мой народ. – Улыбнувшись зубастой пастью, ответила Бусая.
   Все же Ягуну пришлось столкнуться с определенными трудностями: ехать верхом, держа в руках тяжеленные сумки не очень то удобно. А связать их так, чтобы не сползали со спины харфанга при беге – задачка, как оказалось, непростая. Но он справился! После почти часа мучений они пожали друг другу руки (и лапы) в честь победы над вредной поклажей.
   И хотя руки у Ягуна были немаленькие, лапа Бусой целиком накрыла его ладонь…
   Потом он довольно ловко вскочил «в седло». На ощупь харфанг была жесткой, даже колючей, но стоило Ягуну сунуть руку под остевой мех, рука почти по локоть утонула в мягком, теплом пуху.
   - И как тебе не жарко?!
   - Конец лета, осень на носу. Вот я и обрастаю.
   - А-а-а…
   Машинально, не задумываясь, Ягун пихнул харфанга в бока, как лошадь. Та понятливо тронулась с места и нырнула в густой кустарник.

   Ягун проснулся от того, что его сильно и упорно трясли. Открыв глаза, он обнаружил, что Бусая дергает его зубами за рукав.
   - Вставай, рыжий! За нами погоня.
   Сонный, ничего не понимающий, Ягун буквально на ощупь собрался, оседлал Бусую, забрался сверху сумок, умудрившись не свалиться, когда она с места рванула в галоп.

   Жарко. Жарко. Еще жарче. Песок, казалось, был везде: под одеждой, царапая тело, в волосах, глазах, щекотал нос и скрипел на зубах. Солнце палило как чокнутое. При взгляде на голую, однообразную степь хотелось удавиться. А потом закопаться, чтобы не видеть этого…
   Ягун не имел ни малейшего понятия, куда они забрели. На хвосте висел десяток всадников со сменными лошадьми. Бусая выдвинула догадку, что это остатки недобитых работорговцев – очухались, позвали друзей со сторожевых постов и пошли мстить.
   Мимо ужа что-то вжикнуло, Ягун почувствовал, как по плечу потекла теплая струйка. Дико завопив, но не от страха, а подбадривая себя и Бусую, он со всей дури лягнул ее по ребрам. Харфанг обиженно взвыла и прибавила ходу, роняя с пасти клочья пены.
   Обернувшись, Ягун увидел лицо недобитого главаря, исказившееся от предвкушения расправы. Тот нещадно нахлестывал измученную лошадь, сберегая запасную для последнего рывка.
   Парень очень сомневался, что их конец будет легким. Бусая разделала эту банду под орех, а их командир просто смылся. Возможно, сам он это переживет, но его репутация в глазах остальных сильно подмочена.
   Права была харфанг, вслушиваясь и внюхиваясь в морозный ночной воздух. И вообще ночи здесь были настолько холодными, насколько жаркими были дни. Заморозка ночью и жарка днем. Жаришься и замораживаешься. Жаришься и замораживаешься. Ягун уже давно потерял счет дням – может, они бегут неделю, а может и месяц. Ничего уже не имело значения.
   Почуяв его настроение, Бусая встряхнула длинной гривой, переходя на рысь.
   - Это поле Великой Битвы.
   - Чего?
   - Того. Страшная была сеча. Птицы в небе мерли от заклинаний, земля раскалывалась и из Подземья вылезали страшные звери, жрущие все и всех…
   - Откуда ты это все знаешь?
   - Просто знаю. Люди ушли, а их боль и ненависть осталась. Это место пропитано страхом. Закрой глаза, и ты услышишь, как кричат камни…
   Закрывать глаза Ягун не пожелал. Бусая тряхнула длинной гривой и прибавила ходу.

   Сидя верхом на харфанге, Ягун чувствовал икрами биение ее сердца. Спокойное, могучее, хотя она уже который час мчалась галопом по степи. Тело словно плавилось от жара. На морде Бусой висели клочья желтоватой пены. Ягун лег грудью на могучую, косматую шею, держась за цепь медальона и тихо прошептал:
   - Куда ты бежишь, Серая? Эта проклятая равнина никогда не кончится. И те придурки, что висят у тебя на хвосте, найдут нас и в лесу, и в горах, и в гостях у чертовой бабушки. Куда ты бежишь? Просто ляг, закрой глаза, и все твои проблемы исчезнут…
   Голос был пустой, металлический. Обернувшись через плечо, Бусая увидела, что парень безвольно лежит на ее холке, его руки постукивали по ее плечам, как у мертвеца.
   Харфанг ощутила настойчивое желание развернуться и умыть свои когти кровью. Среди преследователей был маг, который не считался ни с чем. Даже с ихним, магическим кодексом, запрещавшим такие вот выходки. Если бы расстояние было меньше, тело Ягуна оказалось бы в полной власти мага. Не исключено, что он попытался бы руками парня всадить ей в горло ее собственной кинжал. «Мертвые не болтают. Им не до того…»
   Лапы ослабели, не слушались. Бусая перешла на рысцу, на шаг, потом и вовсе остановилась. Мир раскачивался, будто она стояла на палубе корабля в шторм. Харфанг ошалело потрясла лобастой башкой и понята, что это не мир качается, а она сама.
   Окружающий мир начал меркнуть, отодвигаться на второй план…
   Из транса ее вывел грохот копыт почти над самым ухом. Открыв глаза, Бусая поняла, что сидит в человеческом облике рядом с безвольным телом спутника, а всадники с мечами наголо носятся кругами вокруг них, прицеливаясь для удара.
   И в этот момент их накрыла огромная крылатая тень.
   Кинжальная струя пламени превратила одного из всадников с конем в горстку пепла, остальные шарахнулись кто куда, пытаясь справится с перепуганными лошадьми.
   Прямо над ними завис крупный белый дракон.
   Мимо несколько раз свистнуло пламя и разбойников стало уже четверо. Дракон рухнул им прямо на головы, едва не раздавив Бусую и уже очнувшегося Ягуна.
   Страшно, отчетливо хрустнули кости, и банда просто перестала существовать.
   Дракон развернулся, сгреб Ягуна и Бусую огромной лапой и взлетел. Последнее, что она помнила – это синее-синее небо и неторопливо вздымающееся и опускающееся крыло, похожее на огромный полупрозрачный парус.

   Очнулась Бусая в темноте. Вроде пещера… огромная, высоченная – молодой дракон смог бы встать на задние лапы. Вдоль стен расставлены бронзовые светильники, светящие болотно-зеленым светом, без копоти и дыма… магия!
   Где-то недалеко тихонько журчала вода, сопел чешуйчатый хозяин пещеры. Бусая негромко вздохнула, шевельнулась. Сколько она здесь пролежала? Сутки? Двое? Почуяв ее движение, рядом завозился Ягун. Девушка пихнула его локтем в бок и села.
   Дракон лежал рядом, вытянувшись во всю свою длину и грациозно выложив шипастый хвост вдоль стены. Он заметил движение, огромная рогатая голова нависла над ними.
   Его чешуя была белой, точно осколки льда, глаза – странного фиолетового цвета – смотрели испытующе. В ноздрях, больше походивших на две доменные печи, при каждом выдохе загорались багровые искры, от которых шел жар, согревавший озябшие в пещере человеческие тела.
   Рядом завозился и сел Ягун, что придало Бусой смелости.
   - Зачем ты нас спас? И принес сюда? И что вообще дальше с нами будет?
   Дракон, как ей показалось, смутился и когтем нацарапал прямо на полу:
   «Я случайно пролетал мимо и увидел вас».
   - Спасибочки… а почему не вслух?
   - Потому фто я фтесняюсь. – Ответил дракон.
   У обоих «гостей», наверное, отвисли челюсти…
   - К-как же тебя звать, чудо природы?!
   - Кролик. Ис-са цфета фкуры. – С еще большим смущение ответил звероящер.
   - Хм… Ну что, чешуйчатый рыцарь с пушистым именем, колись где твоя берлога! В смысле – где мы?
   - В Афзацких горах.
   - Ого, как далеко мы летаем… А времени сколько?
   - Усе весер.
   - Мдя… Можно мы у тебя заночуем?
   - Конесно! Уфтаивайтесь.
   Когда они отошли к небольшому роднику, журчавшему в углу пещеры, Ягун восхищенно прошептал:
   - Ни фига себе! Шепелявый дракон по имени Кролик! Круто ты ему зубы заговорила, а то сожрал бы.
   - Нет, не сожрал бы. – Качнула серебряной головой харфанг и больше на вопросы не отвечала.
   Они вдоволь напились, прополоскали и наполнили фляги, отчасти умылись. Собрались устроится в уголке, но Кролик приглашающе отодвинул кожистое крыло. Поняв намек, Ягун первым забрался между перепонкой и огромным боком, прижавшись к чешуе, а Бусая поcследовала его примеру, и сверху их накрыло гигантское крыло.

   Бусая сидела на коленях, прижавшись щекой с жесткой, колючей чешуе. На ощупь она была прохладной, но девушка чувствовала, как где-то глубоко рокочет пламя. С другой стороны ее тела касалась перепонка крыла, тонкая и прочная, пульсирующая тысячью вен.
   Дракон казался ласковым, дружелюбным существом. Почему казался? Он им и был. Но когда понадобится, Бусая это чувствовала, взметнутся вверх огромные крылья, с ревом вырвется из пасти двенадцатиметровая струя испепеляющего пламени, а страшный шипастый хвост проломит добрую кирпичную стену как картонку.
   Девушка чуть улыбнулась, провела ладонью по сверкающей в лунном свете драконьей чешуе и выбралась из-под крыла.
   Снаружи было довольно светло. Серебряные точки звезд глядели с бархатно-близкого неба. Где-то крикнула разбуженная синица, ухнула сова. Легкий ветерок прошелся по кронам деревьев, взъерошил серебристо-седые волосы девушки. Это было дико красиво – ночь, звезды, луна, ты сидишь на краю обрыва, а впереди темный, таинственный лес до самого горизонта. Именно дикая красота.
   Раздался легкий шорох и рядом уселся Ягун. Довольно долго они просто сидели рядом – два абсолютно разных человека на краю пропасти. Потом он негромко спросил:
   - Это же дракон. Внешне добрый, но дракон. Почему ты ему доверяешь?
   - Имя. Его имя.
   - Да, оно дебильное. И что с того?
   - Дебильное. – согласилась девушка. – Но не зря у людей есть пословица – «как корабль назовешь, так он и поплывет»
   - И?
   - Имя – это зеркало души. Ее отражение. Когда-то давно истинные имена давались не при рождении, определяя судьбу существа, его носящего. Когда рождался ребенок, ему давали детское, временное имя: Клочок, маленький звереныш, Рыжий и прочее. И только со временем, годам к четырнадцати, когда ребенок начинал проявлять черты своего истинного характера, ему нарекали истинное, тайное имя, отображающее его сущность. Его знали лиши отец, мать и самые близкие люди, ибо тот, кто знает истинное имя, может управлять человеком.  А детское прозвище или остается, или исчезает со временем.
   Так и сейчас. Существо с ласковым, пушистым именем не может быть злобным, каким бы страшным оно ни казалось.
   - А мое имя? Что оно тебе сказало?
   - Ну, если оно твое настоящее… ты силен, ловок и быстр. Твой дух неукротим, но един с Природой и окружающим миром. Твое сердце бьется в унисон с этой землей…
   Ты бываешь упрям и жесток, но с теми, кто важен для тебя, кого ты считаешь другом, ты ласков и спокоен.
   Ты несгибаем, будто вырезан из камня, но в то же время гибок, как тростник. Там, где ты не можешь выдержать удар, ты прогибаешься, но когда враг празднует победу, выпрямляешься, и удары твои точны.
   Ягун сидел отвернувшись. Внезапно его плечи вздрогнули, он резко развернулся и ударил девушку в челюсть. Сдавленно охнув, Бусая упала спиной на жесткий, холодный камень, а Ягун навалился сверху, не давая ей пошевелиться.
   - Да, я упрямый и жестокий!  Потому что я нитшианец! И я пошел с тобой только потому, что у меня не было крыши над головой, не было еды и денег, чтобы оплатить тот чертов долг! Но тебе не понять…
   Если бы сейчас она начала вырываться, он бы ее ударил. Так, чтобы хрустнула челюсть. Лишь бы выпустить, вышвырнуть из себя тоску, глодавшую его изнутри…
   Но девушка просто лежала в его жестких, как камень руках, не делая даже попыток освободиться, хотя то, как Ягун ее держал, наверняка причиняло ей боль.  Мудрые, с золотой искрой глаза смотрели на него внимательно… и понимающе. Ее голос был тих.
   - В этом мы очень похожи, нитши. У меня нет ни дома, ни семьи. Нет и не было. Большинство моих друзей даже не люди… я харфанг, оборотень, изгой. У меня нет даже имени, только звериное прозвище. Я понимаю тебя, как никто другой.
   Пальцы Ягуна медленно разжались, он с ужасом уставился на темные пятна, оставшиеся на предплечьях Бусой. Та лишь равнодушно пожала плечами:
   - До свадьбы заживет, до могилки расчихается. Чего уставился?
   - Прости… - прошептал нитши…
   Но она лишь недоуменно вскинула брови.
   - Что простить? Что-то опять произошло, а я как всегда все пропустила?
   Лукаво подмигнув остолбеневшему другу, Бусая скрылась в пещере.
   Оторопевший Ягун остался сидеть на низком каменном выступе, продуваемом со всех сторон. Внезапно со стороны пещеры раздался шорох, в темноте вспыхнули багровые глаза. котик Депресняк, ненавидевший, когда его трогает кто-то кроме Бусой, подошел и слегка коснулся прохладным носом ладони парня. Потом, издав скрипучий звук, означавший у него мяуканье, забрался Ягуну на колени, а потом залез под рубашку. Острые когти на сгибах крыльев слегка покалывали кожу, но сам кот на ощупь оказался теплым и бархатистым. Зазубренный хвост слегка постукивал по колену, из ворота рубахи высунулась мятая морда. Ягун встал и поддерживая одной рукой кота, направился п пещеру. Хотелось спать.

В забытом храме встану у порога
И подойду тихонько к алтарю.
Я так давно хочу спросить у Бога:
"Спаситель, есть ли лошади в раю?"
Ведь этой жизни лучшие мгновенья
Я провожу, наверное, в седле.
Пусть это странным кажется кому-то,
Нет ничего прекрасней на Земле
Безумной скачки, мощи и напора,
Трёхтактной дроби кованых копыт,
Шального ветра, воли и простора,
Да горизонта, что к себе манит.
Дорога лентой вдаль ведёт куда-то
Среди лугов, туманов и дождей.
Поверьте, люди, я не виновата,
Что родилась влюблённой в лошадей.
А конь губами трогает ладони,
В траве роса алмазами блестит,
И целый мир в глазах лиловых тонет,
И солнце пряди гривы золотит.
Быть может, мы Судьбу не выбираем,
И свыше дан огонь Души моей.
Прости, Господь, но мне не надо рая,
Если в раю не будет лошадей.

                                             
                                                     
   В конюшне было светло и тепло. Кони фыркали, переступали копытами. Было видно, как кружатся пылинки в лучах света, пробивающихся через открытое окно.
   Бусая сидела на копне соломы, прислонившись спиной к бревенчатой стене. Сирруш топтался рядом, фыркал, не зная как утешить подругу.
   Уже давно она не чувствовала себя такой одинокой. Она такой была. Но со временем чувства притупились, душевные раны затянулись. И теперь опять. В тот миг, когда харфанг смирилась со своим одиночеством, шаловница-Судьба дала ей надежду – нитшианца Ягуна. А потом забрала, растравливая раны.
   Хелгринд неприступен – она знала это не понаслышке. Сама когда-то лазила по черным скалам, заглядывала в расщелины. Громада черного камня, похожая на хребет Матери-Земли, болезненно торчащий из-под кожи, и безжизненная каменная пустыня вокруг. Ворота Смерти. Не зря их так назвали.
   И куда сейчас? Да и зачем? Бусая успела привязаться к парню, без него было холодно и пусто. По ночам возносить молебную песнь луне под громадой черных скал? Или снова идти за северным ветром, в одиночестве сбивая ноги на пустынных дорогах и звериных тропах?
   В плечо пихнулось что-то мягкое, теплое. Сирруш ткнулся носом, пытаясь ободрить и успокоить. Мудрые темные глаза смотрели сочувственно, понимающе. Конь осторожно подогнул передние ноги, потом задние и улегся рядом, прижавшись гладким теплым боком. Бусая обхватила руками могучую шею друга, запустила пальцы в густую гриву. Шептала что-то ласковое в мягкие пушистые уши.
   Гордость и властелин равнин, соперник ветра, друг солнца и луны, несущий в мир красоту и гармонию. Божественное создание – и в то же время добрый и верный друг, ласковый утешитель. Кто сказал, что Боги не умеют любить?

   Солнце вышло из-за горизонта, словно рождаясь заново. И Бусая чувствовала себя заново рожденной. Она собиралась уехать из города, но сначала хотела сделать одно дело.
   В такую рань народу на улице было маловато, и она без труда добралась до нужного места.
   Старый сруб, сложенный из бревен толщиной с саму Бусую, примеченный заранее. Внутри царил полумрак, нарушавшийся лишь шепотом людей, молящихся своим Богам.
   Слева, недалеко от входа в серебряном подносе горели сухие веточки, а рядом высилась горка еще не зажженных. Рядом сидела пожилая женщина и просила входящих принести жертву Богине Мудрости Судеб. Бусая пришла сюда на поклон к совсем другому Богу, но решила, что он будет не против. Она взяла две веточки, подлиннее и покороче, связала их вместе ниткой, вытянутой из рукава, и бросила в умирающий огонек на подносе. Тот, получив этот дар, вспыхнул, словно в него бросили не две жалкие веточки и нитку, а добрую жменю сухой соломы.
   «За нашу встречу» - Загадала девушка. Она пошла вглубь сруба, отыскивая взглядом алтарек Бога Грозы, которому поклонялись все выходцы из леса. Сунула руку в карман, нащупывая заранее приготовленное подношение – рулевое перо беркута, гладкое и твердое, найденное около ручья Водяного. Харфанг осторожно заткнула его за резной дубовый лик, постояла несколько минут, мысленно объясняя, зачем ей нужна божественная помощь и почему она не может справиться сама. Потом развернулась и пошла прочь. Женщина – служительница Богини  еще долго смотрела ей вслед…

   Движения рук были привычны, Сирруш сам подставлял спину под седло. Депресняк, вернувшийся из ночных похождений с тремя новыми шрамами, привычно забрался на поклажу. Бусая вывела жеребца из конюшни, окинула взглядом двор, подтянула подпругу, которую не затягивала, давая седлу «стать на место». Привычно вспрыгнула в седло.
   Сирруш с места взял рысью. Проезжая городские ворота, девушка заметила невысокую рыжеволосую женщину и мальчишку-подростка, глядящих, как она скрывается в облаке пыли.

   Поле, бескрайнее поле с малахитово-зеленой травой по брюхо коню и широкая, торная дорога впереди. Бусая сосредоточилась, потянулась через, может быть, десятки километров:
   «Кролик?»
   «Да?» - Что ж, мыслеголос у него был вполне нормальный, без дефектов. Может, в детстве переболел чем-то?
   «Спасибо за помощь. У меня теперь своя дорога, а ты можешь лететь домой».
   «До скорой встречи, надеюсь»
    Из транса Бусую вывел легкий толчок. Она не трогала поводьев, и привычный Сирруш нес ее по дороге напрямик, но теперь остановился перед развилкой. Средняя дорога, такая же хорошая как и та, на которой стоял Сирруш, вела к торговым городам. Налево – немного поплоше – к горам и тайге с ее мамонтами и смилодонами. А та дорога, что вела направо, выглядела даже не дорогой - так, обыкновенная тропинка средней мелкости. Она вела в бескрайние степи и полупустыни, иногда неожиданно сменяющиеся огромными тропическими лесами, невесть как выживающими на этой во всех смыслах пустой земле. Там жило племя Пустынников, известное своими прирученными динозаврами.
   Ну и куда дальше? – хмуро подумала Бусая. – Ясно, знака свыше не дождешься, опять все придется расхлебывать самой. Достали!
   Харфанг резко ударила жеребца пятками в бока, направляя его на правый путь.
   
   Ей пришлось отмахать не менее десяти километров по пустынной степи с редкими чахлыми деревцами, прежде чем удалось найти «оазис». Этим громким словом, судя по всему, здесь звалось несколько пальм, небольшой прудик с кувшинками (они-то здесь откуда?!) и ключ с ледяной водой.
   Бусая расседлала Сирруша, ссадила на землю Депресняка и завалилась в тенечке. Ей, привыкшей, в лучшем случае, к средним температурам, такая жара плавила мозги. В буквальном смысле.
   Все время хотелось спать. В ушах гудело. Перед глазами плавал багровый туман. Она словно уплывала куда-то далеко-далеко…

   Ягун уходил.
   Он сосредоточенно карабкался по каменной насыпи или холму, и камни приветливо ложились ему под ноги, давая опору, потому что в своей земной жизни – в той, что завершилась там, в каменной темнице, он творил ошибки, лгал во спасение, но никогда не был подл или низок, не бил в спину, таил темного умысла, не завидовал…
   И теперь ничто не висело у него на ногах, не мешало легко и радостно подниматься туда, где зеленели высокие травы. Земной мир постепенно удалялся, становился как бы прозрачным.
   Именно в тот миг, когда он почти растаял, слился с белой дымкой, Ягуна настиг вой. Вой плыл за ним, именно за ним, и звучала в нем такая тоска, такое отчаянье, рвущая душу тоска и мольба, что Ягун остановился и оглянулся. Далеко внизу, где плавала призрачная дымка, у самого подножия холма, стояла большая серая то ли собака, то ли волк. Почувствовав его взгляд, зверь опустил запрокинутую в молящем вое морду и посмотрел прямо в глаза парню. Позвал.
   Ягун попытался как-то окликнуть его, но пес просто стоял и смотрел. Зябко поведя плечами парень продолжил свой путь, но тут же остановился – сжался от пронизывающего до костей воя, в котором промелькнули уже требовательные нотки. Нитши обернулся… горячее дыхание коснулось его плеча. Собака стояла совсем рядом, он отчетливо видел цепь то ли ошейника, то ли медальона у нее на шее и старый шрам, пересекающий левый глаз.jcntqпродолжил свой путь, но тут же остановился - сжался мо в глаза парню.бака, то ли волк.но подниматься туда, где зеленели травыа, не завидовал.что в сво Преданно заглянув в его глаза, она потянулась пастью к его левой руке.
   - Эй, ты что делаешь, а? – Не на шутку испугавшись крикнул парень. Его голос растворился, едва вырвавшись из уст. И снова тишина.
   Страшенные зубы с силой сомкнулись на его левой руке повыше запястья. Резкая боль ударила в место укуса, потом в локоть и в самое плечо. Ягун заорал…
   …и внезапно понял, пса рядом нет. Он снова лежал в своей темнице-пещере, на скамье, грубо вырубленной прямо в стене.
Это сон – с облегчением подумал парень. – Всего лишь сон. Мало ли, что в бреду
привидится?
   И вправду, после допросов у него ломило все тело, резко подскочила температура, и, как выяснилось, начались бредовые видения.
   Чутко потянув носом – его чувства с недавних пор обострились до предела – он почуял кувшин с водой и кусок хлеба. Ягун хотел подняться и взять еду, оперся на левую руку… и, почувствовав что-то необычное, с недоумением уставился на нее.
   На руке, чуть повыше запястья, четко виднелась страшная, но как бы уже давно зажившая рана. Будто от укуса.

   Бусая открыла глаза в тот миг, когда солнце явило свою кромку над виднокраем.
   Она лежала с абсолютно ясной головой и спокойно, с полным осознанием своего на это права широко распахнутыми глазами глядела на багровое светило. Она часто просыпалась вот так – мгновенно, без всякого повода, с абсолютно ясным сознанием. Чаще всего это случалось когда солнце уходило с неб, или как сейчас, всходило на свой небесный трон. А в ночи полнолуния или новолуния харфанг не спала совсем – бегала по темному лесу, обернувшись серым псом, собирала лекарственные травы по темным оврагам.
   Поняв, что заснуть уже не удастся, Бусая вздохнула и пошла к прудику. Умылась, напилась ледяной воды из ключа. Сны тревожили ее, навевали воспоминания. Услышав ее возню, из-за высоких, пышных от близости воды кустов выглянул Сирруш. Приветствовал хозяйку хрипловатым ржанием, тоже потянулся к воде. Бусая поскребла ногтями гладкую шею и пошла собирать вещи.
   Когда она вернулась, на смятом одеяле сидел невесть откуда взявшийся Депресняк. Сытый и довольный.
   - Ты откуда, родной? Ни дня без драки, ни ночи без загула? – Удивилась девушка. Согнала негодующего кота, быстро свернула свою походную постель, покидала в рюкзак остальные вещи, присыпала кострище землей. Оседлала Сирруша, но мундштук в рот не вставляла, оставила свободно болтаться под нижней челюстью. Незачем он сейчас.
   Бусая наполнила водой все фляги, что смогла найти, навьючила на жеребца.
Весила эта поклажа немало, но он не роптал – без воды они трое погибнут за полдня.

   С самого утра что-то не заладилось. Резкие порывы ветра, привычные для этой местности и гонявшие тонны песка с одного конца пустыни на другой, сегодня как-то нехорошо закручивались, шли дугой. Мелкая песчаная пыль щекотала нос и заставляла слезиться глаза. Сирруш беспокойно фыркал, норовил свернуть в сторону, а то и вовсе назад. Депресняк с шипением расправляли складывал крылья, глядя куда-то влево. Бусая машинально проследила за его взглядом…
  - О черт!
   Слева к ним двигалась самая настоящая песчаная буря, здесь именуемая самумом. Сирруш, не дожидаясь команды, развернулся и дал деру, но разве по песку далеко убежишь? Он же не верблюд…

   Она замерзала в снегу, кожу сек северный ветер, колючие снежинки… не, острые льдинки больно секли лицо, впивались в чувствительные веки и губы. Затем она услышала стон, хриплый и нечеловеческий. Поток колючего льда сразу же оборвался. Но тело тряхнуло, выгнуло дугой. Стон повторился, ее стон, затем она услышала голоса, с трудом подняла отяжелевшие веки.
   Высоко-высоко девушка увидела смутные пятна, а когда зрение прояснилось, сумела разглядеть восторженные лица подростков, загорелые и остроносые, с черными, как смоль, волосами. Два молодых парня держали за ручку и дно ведро, с которого капала вода.
   Бусая кое-как села, огляделась. Травка у ног зеленеет… Она сидела в тени высокого дерева, похожего на гигантский стебель травы с торчащим, растрепанным веником на макушке. Пальма - заторможено сообразила девушка… Но в десятке шагов золотятся страшные пески, слегка подсвеченные багровым, потому что солнце уже садилось.
   - Спасибо. – Пробормотала Бусая. Из горла вырвался глухой сип, но люди поняли, заулыбались. Это было похоже, словно кора старого дерева задвигалась. Девушка почти услышала, как трутся и шелестят сухие чешуйки.
   Заметив три кожаных ведра, лежащих неподалеку, харфанг невольно покосилась на небо. Небось не одно облако появилось из той воды, что вскипела на ней…
   Высокий мужчина, скуластый и темноглазый, всматривался пытливо. Бусая безошибочно угадала в нем вождя. Ее взгляд машинально скользнул ему за спину и наткнулся на Сирруша, расседланного и привязанного к пальме, и Депресняка, сидящего на его холке.
   Одобрительно улыбнувшись – дорого здесь ценится любовь к животным! – вождь мягко заметил:
   - Твои звери в целости и сохранности. А ты?
   - Я тоже. Типа… - ответила Бусая. Голос был словно чужим, хриплым, при разговоре в горле кололо.
   - Ты можешь встать? Если можешь, то добро пожаловать к костру, если же нет, то
тебе принесут еду.
   Бусая кое-как встала, дохромала до Сирруша, отвязала его, поскребла шею Депресняку и направилась к костру. Около него сидели пятеро, все сухощавые – жара вытопит вест жир до последней капли – черные, как головешки, с длинными ногами, что придавало им печальный вид.
  Ее встретили легкими улыбками и уважительными кивками – быстро оклемалась, не то что другие женщины полей и лесов.
   Сбоку протянулась рука, держащая кувшин. Харфанг негромко вздохнула, чувствуя, как оживает гортань и внутри разливается благословенный холодок.
   Бусая сидела прикрыв глаза, вполуха слушая разговоры Пустынников. Эти люди со своими зверями постоянно двигаются, оставаясь на одном месте лишь для отдыха, ужинают по звездами, спорят и доискиватся почему небо куполом, а не плоское, куда уходит солнце на ночь, сколько демонов поместится на кончике когтя велоцираптора, нимало не заботясь, что можно было бы остановиться в какой-нибудь цветущей долине, еще не заселенной, поставить добротные домики, разбить сады и огороды, копать, сеять, собирать, чинить, тачать…
   Разуму сложно было это понять, но душой Бусая понимала. Понимала, что уже некогда будет посмотреть на небо. Будут жить богаче, зажиточнее, но о смысле бытия уже думать не будут, а больше о том, как бы цератопсы опять не потоптали поля, какой расцветки вылупятся брахиозавры, не ударят ли заморозки по яблоням.

   Бусая проснулась от острого беспокойства. Интуиция подсказывала ей, что что-то сейчас происходит, а ей Бусая доверяла. Жизнь приучила. В этот миг она услышала тихий шорох. Настолько тихий, что человеческое ухо его могло и не услышать. Девушка осторожно, почти не поворачивая головы стала нашаривать взглядом источник беспокойства. И нашарила.
   По лагерю, буквально на цыпочках, шли шесть диких бариониксов, а на седьмом, верховом, сидел низкий, кривоногий мужчина в леопардовой шкуре, небрежно наброшенной на плечи. Бусая наблюдала. Мужчина осторожно слез со спины двуногого ящера и тихонько вошел в шатер вождя Кемаля, в котором тот спал вместе с семьей.
   Ночной гость вышел оттуда, неся на руках Астару, дочь Кемаля, осторожно погрузил ее на своего ездового динозавра, сам вспрыгнул следом и направился прочь, в пески.
   Бусая почувствовала, как в жилах закипает огонь – самая дикая и неуправляемая из всех стихий. Это девушка была добра к ней, и харфанг никогда не позволит какому-то кривоногому уроду так нагло украсть ее, усыпив магией всю деревню!
   Она не помнила того мига, как побежала не на двух ногах, а на четырех. От ее рева животные начали в ужасе рваться с привязей, даже хищники, а люди с оружием в руках повыскакивали из палаток.
   Она просто бежала, пока не увидела их. Барионикс со всадником быстро удалялся, а остальные шестеро сосредоточенно били, грызли, пинали и хлестали хвостами еще одного, судя по татуировкам на шкуре – сторожевого Пустынников.
От ее гневного рева нападавшие испуганно сжались и кинулись наутек, преследующие всадники резко остановились, а погонщик велоцирапторов цапнул за ошейники своих питомцев.
   Она настигла похитителя в три страшных прыжка, темные когти рванули подпругу седла, и перепуганный барионикс умчался восвояси. В ярости она набросилась на мага, но тот крикнул что-то, леопардовая шкура словно приросла к человеческой, и хищный кот ударил ее когтистой лапой по носу. Она коротко рявкнула и вцепилась зубами в его заднюю лапу, а потом равнодушно разжала когти. Покалеченный оборотень поспешно скрылся за барханами.
   Бусая снова смогла по человечески воспринимать этот мир только после того, как Астара оказалась в руках отца, а похитителя и след простыл.
   Ее внимание привлек шум. Люди пытались помочь раненому бариониксу-сторожу, но тот лишь злобно рычал на их попытки приблизиться. Рана на боку действительно была страшной – сквозь оголившиеся ребра можно было увидеть движение легких, то, как они впускают и выпускают воздух, и, вроде бы, даже биение сердца.
   Люди видели, как беловолосая чужачка подошла, и раненый зверь злобно зарычал. Девушка села скрестив ноги, шагах в семи от барионикса. И стала ждать. Полчаса, час… солнце стало раскалять песок и воздух, но девушка сидела неподвижно, похожая на статую языческой богини, вырезанную из камня. Она сидела и смотрела на раненого ящера, лежащего перед ней. Наконец что-то в его взгляде изменилось, зверь как-то странно мотнул головой и измученно опустил крокодилоподобную морду н песок. Бусая встала, подошла к нему, на ходу цапнув свою сумку, которую кто-то положил рядом. Травы в ней слегка пожелтели, но целебной силы не потеряли. Девушка стала осторожно, едва касаясь, стала обрабатывать страшную рану.

- Это Гурлак, колдун. Он давно положил глаз на мою Астару. – Сказал Кемаль. Они сидели в его шатре, потягивая крепкий чай и ведя беседу на тему: «как набить морду вредному колдуну и не плучить сдачи».
   Все прекрасно понимали, что скоро могучий Демон с Севера уйдет, следуя своему Пути, и Гурлак нападет вновь.
   - Почему именно Астара? Не спорю – она красива. Но и другие девушки племени тоже не уродины. Почему она? – Печально спросил Кемаль.
   - Сердцу не прикажешь. Не одних же козлов любить, на долю злобных гномов тоже должно что-то перепадать… Колдуну нужна именно Астара, и он преодолеет все прегрды чтобы заполучить ее…. А ты ее спрашивал?
   - Нет, естественно! Кто же захочет быть женой злобного карлика, пусть и
владеющего магией?
   - Спроси саму девушку – посоветовала харфанг – если она не желает, то пусть и скажет ему сама. Может, это его образумит.
   - А если нет?
   - В любом случае прислушайся к ее советам. Махать острыми железками – это мужская работа. А женщины хранят мудрость многих поколений… И еще. – Бусая стала копаться в рюкзаке и вытащила конскую подкову, слетевшую когда-то с копыта Сирруша, несколько пучков листьев, трав и странных, огромных перьев, и небольшой костяной амулет.
   - Подкову повесь над входом, травы распихай по карманам, а оберег повесь на шею Астаре. – Потом, скрепя сердце, харфанг вытащила еще несколько амулетов и тоже отдала вождю – пусть их носят те, кто будет охранять вас. Как люди, так и звери. И чем реже амулеты будут менять владельцев, тем лучше.
   Кемаль молча принял обереги, сунул в карман длинного, песочного цвета одеяния.
   - Что я могу взамен дать тебе?
   Бусая прикрыла глаза. что может дать ей эти люди? Все их богатство – звери да редкие водяные источники, распложение которых ведомо только этому народу.
   Харфанг слегка поклонилась (вождь все-таки!) и вышла.