Штерн и не знал, что может скакать галопом.
А меж тем удалось. На трёх ногах. Это в пору было показывать в цирке. Вот только самому Штерну было отнюдь не до цирковых представлений...
Он остановился, когда почувствовал, что ещё один шаг – и нос его зароется в снег.
Да... Вокруг лежал снег. Наверное, первый снег в этом году. Он был мокрый и тяжёлый, он липкими шапками лежал на жалобно прогнувшихся ветвях деревьев. Мокрыми охапками снега были прикрыты опавшие листья.
Штерну, родившемуся среди вулканов и огненных трещин под ногами, снег после долгих странствий не был в новинку, но всё равно каждый раз удивлял. Это было странно – чувствовать под ногами холод вместо жара, обжигающего даже огненного пегаса...
Но теперь он не чувствовал ничего. Даже непривычного холода. Даже снега, упавшего на нос с ветки дерева. Если бы его сейчас начали заживо резать на части, он бы и этого не почувствовал, более того – не сопротивлялся бы.
Перед затуманенным взором Штерна всё ещё стояла Стрела. У него не было слов, чтобы описать свои чувства – у него вообще был не слишком богатый словарный запас. Всё вокруг смешивалось в один пёстрый водоворот, а она, Стрела, оставалась. Как факел в ночи, который путник держит перед собой и который освещает всё вокруг.
Он Лютик... Он...
Штерн стоял, не шевелясь. Казалось, он даже не дышал. Ветра не было, и ни один волосок на пегой гриве не колыхался. Взгляд Штерна остекленел. Он не видел заснеженной сосны перед собой – он видел её...
И думал.
Он был единственным, кто мог остановить Штерна, кто мог заставить его отказаться от своей любви, и надо же было судьбе сделать так, чтобы именно он встал на его пути!
Друг? Собутыльник? Больше. Штерн доверял Лютику. Доверял, как самому себе. Пожалуй, так он доверял ещё только Алексу и Маркус. Но... Разве можно сказать метаморфу и демону о своей любви и о своей трагедии? Впрочем, что говорить, они и так знают. Одно взгляда им достаточно, чтобы догадаться. Они могут утешить. Без сомнения, но как! Заставить забыть, заставить разочароваться, заставить ненавидеть – даже не заставить, а просто убедить – это они умеют. Им даже не нужно будет для этого врать. Они способны так представить факты, что он добровольно похоронит своё чувство.
Но нет!
Штерн не хотел лишаться своей любви. Пусть Стрелы не будет рядом с ним – он хотел бы просто любить её!
Что у него ещё есть? Только честь и бесстрашие, вот и всё. А теперь – любовь. И он не позволит отнять её у себя! До последней секунды.
А ждать её уже не долго.
Лютик был единственным его другом. Единственным, с кем он мог поговорить и кто не опережал его при этом на два слова. И надо же было, чтобы именно с ним судьба поставила его по разные стороны баррикад!
Он, Абендштерн, не может не уступить. Разве может он перейти дорогу другу? Нет, пускай Лютик будет счастлив. Он не знает, что Штерн признался Стреле в своей любви к ней.
А Стрела! Теперь понятно, что означали её слова «Не правда!». Она любит Лютика. Тем лучше. Значит, страдать она не будет. Может быть, пожалеет о нём, Штерне... Жаль доставлять ей огорчение, но также жаль маячить на заднем плане её будущей счастливой жизни, отравляя существование своему другу и своему... божеству.
Если он сейчас уйдёт, то не причинит никому боли – так думал Штерн. Но уйти без соблазна вернуться можно было только в одно место... И он был готов к этому.
Собственно, он был готов всю жизнь. Всю жизнь с того момента, как эта жизнь перестала ему принадлежать.
А дело было так...

....Это было глупо – вот так умирать, совсем ещё молодым – чуть больше двухсот лет! Драконы живут тысячелетиями, да что там драконы... Не в смерти дело.
А дело в Линнере. Кентавры! Штерн искал их несколько лет. Разве мог он допустить, чтобы ходили безнаказанными убийцы его друга? Он решил отомстить – и он сделает это. Что бы ни случилось...
Но вот случилось. Как назло, в тот момент, когда он ближе всего к цели.
Стрела в боку мешала даже вздохнуть. Кровь сделала белое пятно на чёрной шерсти коричневым. Боль застлала глаза белой пеленой. Какая она, смерть?
Ярость душила Штерна. Не злость на кого-то просто бессильная ярость, ещё более бессильная оттого, что он не мог даже пошевелиться. Он не хотел умирать! И дело не в страхе перед смертью, дело в том, что тогда некому будет...
Мысль оборвалась. В белой дымке перед глазами появился какая-то тень.
Штерн изо всех сил вцепился в ускользающее сознание.
- Линнер, это ты? – почти неслышно спросил он, - Ты за мной?
- Не угадал, парень, - ответил смутно знакомый голос.
Штерн напряг зрение. В дымке прорисовался образ юноши – не старше восемнадцати лет. Длинная белая чёлка спадала на правый глаз.
- А... Мишель...
Штерн уже видел Мишеля раньше. Кажется, с ним дружил Линнер.
- Называй меня Алексом, Хергер.
- Линнер говорил, что тебя зовут Мишелем, - пошептал Штерн, тогда ещё Хергер.
- Линнер ошибался. Все ошибаются. Ты тоже.
- Да...
Алекс сел рядом со Штерном и положил руку ему на шею. Потом пальцами прижал что-то под подбородком. Штерн поморщился.
- Плохи твои дела, парень.
Алекс говорил спокойно – до отвращения спокойно.
- Если я  чём-то и жалею, умирая, - зло прошептал Штерн, - то только о том, что несколько мерзавцев, которые недостойны того, чтобы их носила земля, остаются живы и здоровы!
Алекс закинул длинную чёлку Штерна ему за уши.
- А ты, смотрю, их ненавидишь.
- За что мне их любить после смерти Линнера? – Штерн попытался поднять голову, но попытка не увенчалась успехом, - Можешь оказать мне услугу? Последнюю в этой жизни!
- Ну?
- Убей их! – крикнул Штерн, вложив в этот крик не только всю ярость, но и все силы. Боль захлестнула его с головой. Глаза сами собой закрылись – как он думал, в последний раз.
Однако, вопреки своим ожиданиям, он очнулся. Алекс всё ещё сидел рядом. Уже сгустились сумерки, и где-то рядом потрескивал костёр.
- Пока ты жив, - сказал Алекс, - у меня есть к тебе одно деловое предложение.
- Хороши предложения умирающему!
- Понимаешь, - Алекс сделал вид, что не заметил последней реплики, - я не страдаю тяжким недугом, имя которому альтруизм. Но и оставлять... гм... Друга моего покойного приятеля умирать как-то не комильфо.
- Тебе так хочется продлить мою и без того мучительную смерть?
- Наоборот.
- Не хочется или не продлевать? – Штерн уже почти ничего не видел – всё закрывала белая пелена, - Если хочешь совершить акт милосердия и добить меня – сделай милость, не стесняйся!
- Неужели тебе хочется умирать, Хергер? Ты же отмстить хотел...
- Если бы я мог, я бы продал душу, лишь бы умереть после этих тварей!
- Ну... – Алекс помедлил, - Душу не душу, а жизнь я бы взял.
- Увы, я бы и жизнь отдал в рассрочку, да только Всевышний оприходовал её раньше тебя, - прошептал Штерн.
- А давай так: жизнь твоя останется у тебя, но ты будешь готов отдать её мне оп первому требованью, - предложил Алекс, - Или за меня, что почти одно и то же.
- А взамен?
- А взамен, собственно, эта жизнь у тебя останется. Ты сам чувствуешь, что смерть близка, Хергер.
Штерн вздохнул. Это было больно, но он всё равно вздохнул.
- если ты можешь – вперёд и с песней. Но если я останусь жив, обещай не требовать от меня моей жизни до того, как я разберусь с некоторыми долгами...
- Клянусь.
Алекс протянул уку и потрепал Штерна по шее. А потом один миг, растянувшийся на века, превратился в адскую боль...

Так он просуществовал три столетья... Нет больше.
Имеет ли он право сейчас умереть, если его жизнь не принадлежит ему? Штерн знал, что имеет. Потому что Алекс поймёт. Потому что Алекс сам знает, что такое любовь, потому и надсмехается над чужой. Своё чувство он похоронил глубоко. Он посмеётся, но поймёт.
Триста лет Штерн знал, что с Алексом они друзья. Знал, что стоит ему придти и сказать «Освободи меня от моего слова», как Алекс немедленно ответит «Ты свободен». Но так же он знал, что никогда не попросит своего слова назад, как и Алекс знал, что Штерн никогда не попросит у него свободы.
Взгляд стал совсем пустым. Штерн стоял, опираясь на три ноги, и казалось, что он отдыхает. Так дремлют стоя лошади. Только лошади изредка дёргают ухом или взмахивают хвостом во сне. А Штерн не шевелился.
Что дальше?
Безучастность, немое отчаянье, была гораздо красноречивее слез и слов.

Штерн услышал голос.
Вернее, не услышал. Почувствовал - это вернее. С трудом, как оживающая статуя, он повёл ухом. Слух тоже не подвёл.
Чёрт, это больно - когда вот так тебя вытаскивают из объятий оцепенения - последнего оцепенения! - и заставляют напрячь все органы чувств в одной безумной надежде, ещё более безумной от того, что ты в ней веришь!
Напрасно.
На мгновение в сердце Штерна затеплилась надежда - это случилось в то мгновение, когда он увидел краем глаза, так как не поворачивал головы, что-то белое... Но тут же надежда была жестоко растоптана, как будто по ней промчался табун кентавров. Это была не Стрела, в фигурке не было золота, но зато у неё были крылья... И Штерн понял, что надежда не только растоптана, но и полита кислотным дождём - это был Лютик, лучший друг Штерна.
Его, как никого хотел бы он видеть при других обстоятельствах... При других.
Штерн не мог уйти - не было сил. Он не мог ответить. Он молчал ещё и потому, что сказать ему было нечего. ЧТО тут можно было сказать?
Он заставил себя разлепить губы и почувствовал при этом на языке вкус крови.
- Неужели ты серьёзно?
Странно, но Штерну было жарко.
- Лютик, может остаться кто-то один. Лучше, если это будешь ты. Твоя жизнь принадлежит тебе.

Штерн, для которого каждое чувство было серьёзно, который не знал притворства и не понимал, как можно делать что-то демонстративно, вздрогнул, словно от удара бичом. Вернее, ему показалось, что он вздрогнул. Ни один мускул его тела не шелохнулся, а между тем кожу жгло, как от удара.
Иллюзия... Стрела... Иллюзия... Всё завретелось перед невидящими глазами в бешенном водовороте. Смутно, на заднем плане проскакивали мыли.
Зачем мучить его дальше? Неужели Лютик не понимает, что не только своими словами, но даже своми присутствием причиняет ему... боль? Ведь он же друг! А вдруг... Вдруг это лишь иллюзия?
Иллюзия...
Он думал, что любит её? Не слишком ли говорящее имя? Он определённо чувствовал нечто родственное в ней, может быть, именно это чувство он с непривычки принял за любовь?
И Маркус... Когда она сказала - а она не могла ошибаться! - что Иллюзия его не любит, было ли разбито его сердце? Жгло ли так же нестерпимо глаза из-за того, что порождения огня и ветра не способны плакать? Нет!
- Я её люблю... - прошептал Штерн, - Этого довольно.
- Лютик, скажи мне, способны ли любить даконы? Скажи!

- Лютик, не сравнивай драконов с людьми! - из обращённых к земле ноздрей Штрена выпархнуло облако дыма и в воздухе почувствовался запах пороха, - Они НЕ люди!
На мгновение голос Штерна оборвался, превратившись в тихое, почти кошачье, шипение. Несколько слов были произнесены на языке родного ему архипелага.
- ...или судишь по своим представлениям? - конец фразы прозвучал уже на русском языке, - Лютик, я среди них родился и вырос!
Если Лютик стремился разогнать пугающую аппатию Штерна, то ему это удалось. Хотя Штерн так и не пошевелился, в голосе его уже звучала смесь гнева и боли.
Слова о юности и неопытности Стрелы окончательно нарушили шаткое равновесие. Штерн медленно, словно оживающая статуя, повернул голову. То, что он увидел - а именно Лютика, растянувшегося на земле рядом с ковшом дряни, которую имели обыкновение пить существа вроде него, воображая, что это алкоголь - заставило его повернуть к пегасу ещё и корпус, сделав шаг в его сторону.
- Что же ты предлогаешь? - спросил он с горечью, заглушить которую могла разве что цистерна медицинского спирта.

- Да, Лютик. Ты мой друг. Увы.
Штерн не выдержал. Что-то у него внутри сломалось. Он вздохнул и подошёл к Лютику, лёг рядом. Пойло, на которое он раньше даже не посмотрел бы, полилось в ковш.
- Только дело в том, что я хочу любить Стрелу, - он сделал ударение на слове "хочу", - Пусть и безответно. Я дорожу этим чувством, Лютик. Это единственное, что у меня есть - кроме чести и храбрости. Я не хочу этого лишаться.
Штерн залпом опутошил ковш. Во рту поселилась горечь.
- Ты любил... Теперь ты любишь Стрелу. Я не имею права отнимать её у тебя. Я и не собираюсь.
Он вздохнул. Ковш наполнился вновь, уже безо всякой помощи со стороны бутылок. Вызов спиртного из небытия был у Штерна автоматизирован давно и надолго.
- Ты прав. Я идиот! Давай напьёмся - до потери сознания!

Штерн вздохнул, как вздохнул бы пылесос.
- Выпьем! - сказал он и немедленно опустошил ковш. На смену коньяку незамедлительно пришла другая жидкость, запах которой сбивал с ног ещё на подлёте.
- Упс... - смутился Штерн. Он остатками трезвой воли с трудом дотянулся до цели. Перед ним рухнуло серебряное ведёрко с пурпурной жидкостью и потрясающим коньячно-винным ароматом. В сочетании с запахом ни то нефраса, ни то керосина, запах не только потрясал - он разоружал.
Последним двужением воли Штрен заставил внючую жидкоть исчезнуть. Запах, правда, никуда не исчез.
- А теперь, - на Штерна вдруг снизошло вдохновение, - теперь давай выпьем за Лауру! Я думаю, за неё тоже стоит выпить...
Он опасливо покосился на то, что в Белой Гавани назвали бы вином, и что по сути являлось коньяком с зашкалом градусов. Отхлебнуть этой жидкости было примерно так же рискованно, как вслед за стаканом керосина проглотить горящую спичку.

Штерн, мазохистски упиваясь собственным горем, кивнул и разом порожнил ведёрко. Алкоголь вмазал ему по удручённым мозгам отбойным молотком. Мира перед глазами стало два, а потом всё растворилось в одном лишь дорогом сердцу образе... Пускай он не имеет никаких рпав на неё, пускай его любовь навсегда останентся безответной - наплевать, лишь бы она была. Даже боль может доставлять удовольствие.
Первые ноты (хоть Лютик в них и не попал) любимой мелодии повернули сбивчивые мысли Штерна в другую сторону. Песню он знал от Алекса и каждый её звук был связан в его воображении вовсе не со знаменитым фильмом, а с высокой каменно оградой, увитой плющом, сидя на которой метаморф заплетал плети в косички.
- Приятно вспомнить в час рассвета
Слова забытого поэта, - подхватил Штерн.
- Щедра к нам, грешникам, земля,
А небеса полны угрозы.
И что-то там ещё (а что ещё?!) тра-ля-ля-ля...
Перед грозой так пахнут розы, - затянул он, попадая куда угодно, только не в ноты.

Окончив пение, Штерн вновь окунулся в ведро с необъяснимой жидкостью. От Лютика, очевидно, ускользнул тот факт, что конец последнего куплета прозвучал вместо

Но как не жить на свете белом,
Коль любишь жизнь душой и телом

как

Но жизнь вином подкрасить белым
Даётся ныне только смелым.

Это был вариант Алекса, который, меняя концовку, наверное, имел в виду шампанское, которое пьют лишь как следствие риска. Штерну же неоткуда было знать исходный текст.
Вопрос Лютика частично ускользнул от проспиртованного воображения Штерна. Он долго пялился в пустоту, прежде, чем глубокомысленно изрёк:
- Не знаю! - и нырнул во вновь наполнившееся ведёрко. Он был уже не расположен к филосовским беседам и преследовал остатками соображения лишь одну цель: продезенфицировать сердечные раны. Вроде бы удавалось...
Штерн тряхнул головой, откидывая чёлку с глаз. С пятого раза ему удалось забросить её за уши. При этом движении извилина у него зацепилась за извилину (ум зашёл за разум) и в голове отчётливо щёлкнуло. "Спеть хочу!" - влетела в ухо простая мысль.

- Вмиг в камине сгорает бумага,
Беспощаден прилив к берегам.
Нам, ребята, знакома отвага,
И возможно, получше, чем вам... - затянул Штерн, не слишком сверяясь с обстановкой, внеочередное сочинение Алекса.
Собственно, все песни на русском языке он знал либо от Алекса, либо от его же плеера. От Алекса больше.

Штерн, вновь опознав знакомую мелодию, с жаром ринулся подпевать. Но он уже успел порядочно набраться невинного эльфийского родственника благородного напитка провинции Коньяк, а потому с текстом у него вышла лёгкая неудача. В частности, позабыв значение половины слов, он ориентировался на их произношение. Результате получалось нечто странное:
- По танку вдарила баранка,
Прощай, гварейский патронаш,
Четыре трупа возле банка
Дополнят утренний коллаж.

Махина пламенем изъята,
Вот-вот рванёт боекомплект.
А ныть так хочется, ребята,
А вылезать уж ночи нет...

Праллельно Штерну ухитрялся тянуть из вдёрка неиссякающий напиток, крепости которого, похоже, обзавидовался не только коньяк, но и медицинский спирт. Во всяком случае перед глазами Абендштерна расходились многоцветные круги. Потом снова сходились, но сути это не меняло. Он был пьян, как не бывал пьян никогда в жизни. Но одновременно его не клонило к земле за правдеными сноведениями. Казалось, Штерн грезит наяву. В прежние времена он бы уже храпел, заглушая сирену электрички, но не теперь. Что-то поменялось.
А на фоне всех этих руин воображения одиноким и недосягаемым светлым образом стояла фигурка Стрелы...