Имя.
Общее прозвище: ИоВио;
Имя светлой личности: Ион;
Имя темной личности: Виолет.
2. Пол.
Мужской.
3. Возраст.
16 лет.
4. Кто.
Человек.
5. Описание.
Из личного дневника главврача Тиферской психбольницы:

21 июня, год первый.
«…выглядел он странно. Очень странно. Такой маленький мальчик, ростом не более метра, но взгляд его… Взгляд дикого зверя, загнанного в угол.
И остальные его черты только дополняли образ: разметанные во все стороны отливающие жгучей синевой волосы до плеч, тонкие бледные губы, искривившиеся в страшной жестокой ухмылке, золотисто-желтые глаза, что в ночном полумраке вестибюля светились, как ворота Ада…
Ужасно. Мне очень его жаль.
Привела его к нам какая-то сердобольная старушка, дико распинавшаяся и всё пытавшаяся всучить нам тяжелый кошель с золотом. Она говорила, что у мальчишки «бес внутри». Конечно, глупость это, какой к черту бес…
И вправду. На улице тогда была гроза, и в какой-то момент по высоким окнам вестибюля ударила вспышка голубоватой молнии, осветив мальчишку, что стоял недвижимо посреди помещения и смотрел в пол. И лицо его было уже другим. Совсем другим.»

22 июня, год первый.
«…для начала, мы поместили его просто в отдельную палату, благо того золота, что оставила нам старушка, хватило бы на пожизненное содержание этого странного мальчишки. Но, похоже, этого было мало: стоило только отлучиться на несколько мгновений, как три толстых оконных стекла оказались разбиты, а сам мальчишка… Нет, он даже не пытался бежать: он сидел на полу в луже крови и словно завороженный смотрел на острый осколок стекла, что сжимал в хрупкой детской ладошке.»

23 июня, год первый.
«…привязали ремнями к кровати. Толку – ноль. Выкрутился, гадёныш!»

29 июня, год первый.
«…снова его штучки… Истинно детское его обличие ужасно! Медсестры все как одна готовы сделать для такого милашки всё, что угодно.
На прогулке ловил голубей (и как ему это удается?) и выдирал из их крыльев перья.»

31 ноября, год первый.
«…я знаю его уже полгода. Полгода, за которые мы не узнали о нем толком ничего, кроме того, что светлое его «эго» зовут Ион, а темное – Виолет. Пролистал несколько словарей. Ион и Виолет… Оба слова обозначают одно и то же – фиолетовый цвет. В этом есть какой-то смысл?
Вообще, он меня очень заинтересовал.
Да, помимо имени известно, что он засыпает от песни: когда мы говорили позавчера, он уснул, не договорив предложения: за стеной запела старуха, больная шизофренией. И хоть пение её было действительно ужасно, Виолет даже похвалил его в типичной своей манере.
И то еще, что он ничего не помнит о своем прошлом. Только вот грозу, ту старушку и решетку психбольницы.
Конечно, более приятен в разговоре Ион, но Виолет, определенно, знает больше. Вернее, он не дает Иону многое говорить.»

28 февраля, год первый.
«…конец февраля, весна, вроде бы, скоро, а в наших краях минус тридцать. Все буйные больные утихли, лежат и не двигаются почти: слишком холодно.
А Виолет, воспользовавшись тем, что рядом с его палатой туалет, устроил каток в коридоре. Главная медсестра сломала ногу и руку из-за этого проказника, что, размахивая простыней, бегал по льду и что-то орал. Кстати, а что он орал?»

15 апреля, год первый.
«…приехала инспекция. Попросили Виолета на время уступить тело Иону, и, что странно, это удалось сделать!
Правда потом Виолет всю ночь не давал спать всей психбольнице, за что и получил: со злости главная медсестра вколола ему снотворного больше, чем надо было.
Беспокоюсь.»

17 апреля, год первый.
«…это просто невероятно. Он подрался сам с собой! Выглядит, конечно, завораживающе, когда милый такой мальчик, которому на вид и десять лет с трудом дашь, монотонно бьется головой об стену, в перерывах между ударами переругиваясь на два голоса: у Иона голос выше и звонче, а голос Виолета больше напоминает злобное сипение.»

21 июня, год второй.
«…мы знакомы уже год. И, что обидно для меня, как для врача, я никак не могу как-либо помочь ему. Все методики ухода и лечения раздвоения личности… Все это бесполезно для него.
Кто-то предложил мне упечь его в отделение для особо буйных.
Кажется, вся больница настроена против него. Против и Виолета, и Иона.»

25 июля, год второй.
«…вдоволь наприпиравшись, решил отправить его в знакомую клинику. Провожал и, сам не поверил, плакал.
Надеюсь, он сможет найти себя.»

Из личного дневника одной из медсестер Таурельской психбольницы:

27 июля, год второй.
«…такой милый мальчик. Улыбчивый, добрый, покладистый… Ион.
И вторая его половина: Виолет.
Не знаю, что с ним произошло и почему всё так… Мне непомерно жаль его. Жаль и как человека, и как пациента: Тиферская больница славится своим теплым и добрым отношением к больным, тогда как Таурель – жестокий город, где нет места дружбе и сочувствию.
И слава Богу, что Виолет, который, как было написано в письме, что мальчишка вручил мне сразу же, как увидел меня, крайне жесток и агрессивен, позволил Иону контролировать тело.
Но все равно… Все равно ему, чтобы не просил ничего, вкололи снотворное.»

29 сентября, год второй.
«…по ночам я плачу, плачу и молюсь за него.
Наладила переписку с первым его врачом, узнала о нем больше. И все эти долгие месяцы он спал. Просыпаясь, он просил спеть что-нибудь и получал только лишь снотворное.
От него хотят избавиться; избавиться немедленно. И я так и не познакомилась с Виолетом, которого, очевидно, так все боятся, упорно скидывая мальчишку в могилу.»

1 октября, год второй.
«…за два месяца он и дня не провел, не засыпая. Вот только вчера ему не стали ничего колоть по моей слезной просьбе, и… И что я увидела?
Угнетенный, слабый ребенок. И это был Виолет, о котором мне столько писал его предыдущий врач. Он даже не хотел уже ничего; только смотрел в одну точку, словно наркоман, и сжимал мою ладонь в руках. Какие же холодные у него руки…»

1 декабря, год второй.
«…в больнице стоит жуткий холод. Почти что всех больных рассредоточили по самым теплым помещениям, но бедных Иона и Виолета, которым вновь позволили не спать, оставили на прежнем месте. В пустом западном крыле, один на всех пяти этажах.
Напросилась к ним сиделкой.
Перестала давать снотворное, договорилась с Ионом и Виолетом о притворстве, если того потребует ситуация. Снова отправила письмо их прежнему врачу; тот в шоке. Он и представить не мог от них такой слаженности в действиях.»

14 декабря, год второй.
«…за окном снежная буря, осталась на ночь в их палате. Слышала разговор Иона и Виолета, но словно бы отрубило: не могу вспомнить ни темы, ни хотя бы одной точной фразы. Единственное, что помню: Виолет уговаривал Иона что-то сделать.
Но что?..»

31 декабря, год второй.
«…почти полночь уже. Сидим втроем (впервые вижу, чтобы личности у этого странного мальчика так быстро сменяли друг друга), греемся у свечи. Он всё еще такой же угнетенный. Наверное, это даже не столько действие снотворного, сколько депрессия: из рая, коим был Тифер, попасть в мерзкий Таурель… Сама бы я наверняка свихнулась или прыгнула из окна.
Окно.
Здесь третий этаж и нет решетки.
Боюсь за них.»

2 января, год второй.
«…в больнице эпидемия какой-то страшной болезни: куда ни зайди, везде слышен надрывный кашель и хрип. Не знаю как, но Ион и Виолет держатся, пусть и выглядят подобно попавшим под крыло заразы.»

3 марта, год второй.
«…и весна меня уже не радует нисколько. Два этих милейших создания полностью захватили мои мысли: я не могу думать ни о чем другом, кроме как о них. Эпидемия спала, конечно, утащив с собой около сотни больных, но все-таки ангелы мои живы.
Однако что-то не то творится в больнице.»

15 апреля, год второй.
«…Виолет просил меня уволиться из больницы, и Ион ему вторил. Они знают больше, чем я, это ясно, но почему?
Почему я? Почему я должна покинуть их?
Ни один, ни другой не говорят.»

17 апреля, год второй.
«…не выдержала их уговоров. Уволилась. Покинула их.»

17 мая, год второй.
«…узнала от знакомой медсестры, которую приставили к ним, что что-то с ними не в порядке. Депрессия перешла в истерию, и…
Да-да. Опять успокоительное дозами, которыми можно было бы лошадь уложить, ремни и то, чего я боялась больше всего: смирительная рубашка.»

20 мая, год второй.
«…понимаю, что поступаю глупо, но уезжаю к первому их врачу, предварительно послав ему письмо с рассказом о последних событиях. Надеюсь, что удастся нашими объединенными силами вытащить их из этого Ада.»

21 июня, год второй.
«Нам сообщили, что всё то, что с Ионом и Виолетом творили в больнице закончилось. Закончилось.
Закончилось!..
Мне больно вспоминать их взгляд, больно вспоминать их голос, но воспоминания рекой идут сами. И даже боль их не останавливает.»

Жизнь прервалась. Замерла.
Но не остановилась окончательно. Только лишь замерла, чтобы продолжиться снова после короткой вспышки боли и заключения контракта. Контракта, что дал силу, которой нет ни у кого больше; никто в мире больше не осмелится так близко подойти к адскому пламени, никто больше не сможет управлять дико ревущим огненным штормом, как две души, две разные личности, заключенные в одно тело. Слабое детское тело, доведенное всем и всеми до отчаяния и смерти. Затравленное, забитое, загнанное в угол сознание, поделенное пополам четкой чертой света и тени…
Их покинули. Оставили в холодном подземелье больницы, в морге, о котором мало кто знал. На холодном железном столе, всё в той же смирительной рубашке, всё с точно так же заведенными за спину руками.
Их покинули.
Но адскому пламени плевать на расстояния. Вся больница, огромное здание, словно спичка вспыхнуло лиловым пламенем, что сжирало всё, не оставляя ни крупицы пепла… Все души, сотни душ… Все они были поглощены пламенем и местью, что была вложена в него.
…и страшно звучал тонкий детский смех сквозь бешеный рокот адского пламени.

И вот. Два года свободы, два года сплошного, непрерывного обучения порядкам. Хотя учился только Ион, ибо Виолету было глубоко плевать на все вокруг.
Странная, наверное, картина… Парень, на вид лет четырнадцати-пятнадцати, уныло бредущий по пустынной дороге и пинающий мелкие камешки. Яркое солнце светит в золотисто-желтые его глаза, тихим голосом он что-то напевает. Горячий, жгучий даже ветер ласково разметывает по плечам кажущиеся синими волосы, игриво распадающиеся на отдельные пряди, каждая из которых была своей длины, своего изгиба и, кажется, даже оттенка: кое-где кончики волос выгорели от яркого солнца, приобретя едкий, но столь притягательный и красивый голубоватый оттенок.
И руки. За спиной. Перевязанные темными кожаными ремнями; в длинных серо-белых рукавах смирительной рубашки. И несколько булавок и иголок разных размеров, что блестят на пыльно-черной ткани широких брюк, что заправлены в высокие сапоги на невысоком каблуке.
И крохотная левретка, отчего-то прыгающая на трех лапках и состоящая целиком из всполохов фиолетового пламени, следует за своим хозяином, оставляя после себя темную полосу на дорожной пыли.