- О как. Значит, можешь, когда захочешь. - Олаф усмехнулся краешком губ. - А на твой вопрос отвечу, что многие знания несут многие печали. Лично я считаю, что если собеседник не знает моего языка - это его проблема.
Олаф продолжал изучать пегаса. Тот, на взгляд Олафа вел себя слишком самоуверенно - признак способного постоять за себя существа. И если честно, Олаф не собирался вламываться вот так вот в этот край, и сразу же настраивать против себя местных, по крайней мере, пока не узнает обстакановку.
- А ты значит из местных? Я Олаф. - Он протянул руку для пожатия, но тут же смущённо застыл, поглядывая на копыта пегаса.

Олаф смущённо убрал руку. И хотя морда пегаса явно просила кирпича, Олаф не торопил события. Он привык сначала думать, оценивать шансы, а уж потом действовать.
- Ну, что ж, раз уж ты здесь, распологайся как тебе удобней. - Олаф обвёл рукой помещение. - К сожалению, ничего кроме пола предложить не могу.

офф: это слово уже давно обосновалось в моём словаре.

- Ну, а я присяду. Ноги знаешь ли болят. Особенно правая. - Олаф сел на своё место, и прислонился спиной к стене. Он поднял флягу, глотнул из неё, а затем протянул пегасу. - Будешь?

- Ну, упрашивать не буду. - Олаф глотнул еще раз, и завинтил крышку.
Он сложил руки на груди, расслабился и еще раз взглянул на пегаса. Тот смотрел на него неприязненно, с оттенком презрения. Олафу прекрасно был знаком этот взгляд. Нигде в мире, даже в своей семье он не встречал иного. Но ему было плевать. Плевать на весь мир, и тех, кто видел в нём лишь тупую гору мышц, с моралью жестокого убийцы. Он был минотавром и был обречён на одиночество...
- Ты так и будешь стоять? - Спросил он Штерна. - Расслабься, я тебя не съем. - Олаф усмехнулся. - Или присаживайся, или проваливай. Мне неудобно смотреть на тебя сверху вниз...

Олаф чуть было не вскочил. Но вместо этого только оскалился. Он привык слышать издёвки в свой адрес, и уже давно научился смирять гнев. И только в груди была какая-то горячая пустота. В былое время он оторвал бы за такое наглецу голову, но сколько он помнил, ни одно убийство, с того, первого раза, не приносило ему морального удовлетворения, и заставляло лишь вновь сниматься с места, и уходить, куда глаза глядят. Но однажды, какой то отшельник сказал Олафу: “Мудрого невозможно оскорбить, потому что на правду нельзя обижаться, а ложь настолько мелка, что не стоит обращать на неё внимания”. С тех пор Олаф не рубил сплеча в ответ на оскорбления, а смеялся над ними. Но кто бы знал, сколько сил это требовало, и какой осадок оставался на дне его души.
   Вот и сейчас его оскал растянулся в улыбку.
- Последнего кто назвал меня коровой, я связал, и познакомил с ней поближе, а точнее не с коровой, а с быком. Быку, похоже, понравилось. Но я бы не желал тебе разделить участь того, кто оказался снизу.
- Абендштерн, - продолжил Олаф. – Так ты сказал, что не совсем местный. Это как понимать?

- Ну что ж, понятно, значит, как и я, неприкаянный бродяга. – Олаф кивнул. – Можешь рассказать что-нибудь об этом месте? Что тут интересного? Кто тут живёт?

Олаф услышал шум снаружи, и вышел посмотреть, что там такое.

Ласка растерялась. Она встала и не шевелилась.